На дворе был холод, звонили к заутреням, и из переулочков выныривали темные личности, направлявшиеся с промышленным ночью товарцем к Сухаревой, Лубянке и Смоленскому рынку.
Соловейчик, разумеется, никому не продал своей подушки и теперь уже не думал о забытом на прежней квартире сочинении со множеством знакомых и незнакомых нам имен.
Сочинение это, в числе прочих бумаг бежавшего Соловейчика, через некоторое время было взято сторожем пустого дома и поступило на конические заверточки при мелочной продаже нюхательного табаку.
Дальнейшая судьба этого сочинения достоверно не известна. Но если в это время у сторожа никто не купил табаку полфунта разом, то вряд ли сочинение Соловейчика сохранится для потомка, который задумает вполне изобразить своим современникам все многоразличные чудеса нашего достославного времени.
Вскоре после описанных последних событий Розанов с Райнером спешно проходили по одному разметенному и усыпанному песком московскому бульвару. Стоял ясный осенний день, и бульвар был усеян народом. На Спасской башне пробило два часа.
Райнер с Розановым шли довольно скоро и не обращали внимания на бульварную толпу.
На одной лавочке, в конце бульвара, сидел высокий сутуловатый человек с большою головою, покрытою совершенно белыми волосами, и с сильным выражением непреклонной воли во всех чертах умного лица. Он был одет в ватную военную шинель старой формы с капюшоном и в широкодонной военной фуражке с бархатным околышем и красными кантами.
Рядом с этим человеком сидел Илья Артамонович Нестеров.
Оба эти лица вели между собою спокойный разговор, который, однако, не тек плавным потоком, а шел лаконически, отдельными замечаниями, насмешечками и сдержанными улыбками, дополнявшими лаконические недомолвки устной речи.
Из толпы людей, проходивших мимо этой пары, многие отвешивали ей низкие поклоны. Кланялись и старики, и кремлевские псаломщики, и проходивший казанский протопоп, и щеголеватый комми с Кузнецкого моста, и толстый хозяин трех лавок из Охотного ряда, и университетский студент в ветхих панталонах с обитыми низками и в зимнем пальто, подбитом весенним ветром.
Военный старик спокойно снимал свою фуражку и совершенно с одинаковым вниманием отвечал на каждый поклон. С ним вместе откланивался и Илья Артамонович. Иногда военный старик останавливал кого-нибудь из известных ему людей и предлагал один-два короткие вопроса и затем опять делал своему соседу короткие односложные замечания, после которых они улыбались едва заметною улыбкою и задумывались.
Поравнявшись с этою парою, Розанов, несмотря на свою сосредоточенность, заметил ее и поклонился.
– Кому это вы кланялись? – спросил, оглядываясь, Райнер.
– Вон тому старику.
– Кто ж это такой?
– Генерал Стрепетов, – с некоторою национальною гордостью отвечал доктор.
– Вот это-то Стрепетов! – воскликнул Райнер.
– Будто вы его не узнали?
– Я его никогда не видал. Какая голова львиная!
– Да, это голова.
– Вы с ним знакомы?
– Нет: ему здесь все кланяются.
– С кем же это он сидит?
– А это купец Нестеров, старовер.
Доктор с Райнером повернули с бульвара направо и исчезли в одном переулке.
Можно было предположить, что доктор только отвел куда-то Райнера, где не требовалось его собственного присутствия, ибо он вскоре снова появился на бульваре и так же торопливо шел в обратную сторону.
Генерал и старовер еще сидели на той же лавочке. Толпа стала редеть.
– Господину доктору, – произнес Нестеров, кланяясь во второй раз Розанову.
– Здравствуйте, Илья Артамонович, – ответил Розанов, откланиваясь и не останавливая своего шага.
– Здравствуйте, господин доктор! – вдруг неожиданно произнес генерал Стрепетов.
Доктора очень удивило это неожиданное приветствие и он, остановясь, сделал почтительный поклон генералу.
– Не хотите ли присесть? – спросил его Стрепетов, показывая рукою на свободную половину скамейки.
Розанов поблагодарил.
– Присядьте, прошу, – повторил генерал.
Розанов сел.
– Устали? – начал Стрепетов, внимательно глядя в лицо доктора.
– Нет, не особенно устал.
– Что, вы давно в Москве?
– Нет, очень недавно.
– Здешнего университета?
– Нет, я был в киевском университете.
– Значит, пан муви по-польску: «бардзо добжэ».
– Я говорил когда-то по-польски.
– Ну, а что у нас в университете?
– Кажется, ничего теперь.
– Депутация вернулась?
– Да, они возвратились.
– Не солоно хлебавши, – досказал генерал с ядовитою улыбкой, в которой, впрочем, не было ничего особенно обидного для депутатов, о которых шла речь.
Генерал еще пошутил с Розановым и простился с ним и Нестеровым у конца бульвара.
Вечером в этот день доктор зашел к маркизе; она сидела запершись в своем кабинете с полковником Степаненко.
Доктор ушел к себе, взял книгу и завалился на диван. Около полночи к нему зашел Райнер.
– Что это у нашей маркизы? – спросил он на первом шагу, входя <в кабинет> Розанова.
– А что?
– Такая таинственность. Шторы спущены, двери кругом заперты, и никого не принимает.
– Она с Степаненко сидит.
– То-то, что ж это там за секреты вдруг?
– Да так, друг друга на выгонки пугают.
Райнер засмеялся.
– Комедия, право, – весело вставил доктор, – трус труса пугает. Вот, Райнер, нет у нас знакомого полицейского, надеть бы мундир да в дверь. Только дух бы сильный пошел.
Райнер опять засмеялся.
– А что на сходке? – спросил доктор.