Некуда - Страница 154

154

А Полинька Калистратова, преследуемая возобновившимися в последнее время нашествиями своего супруга, уехала в Петербург одна. Розанов всячески спешил управиться так, чтобы ехать с нею вместе, но не успел, да и сама Полинька говорила, что этого вовсе не нужно.

– Очень трогательно будет, – шутила она за день до своего отъезда. – Вы прежде успокойте всем, чем можете, вашу жену, да тогда и приезжайте; я вас буду ждать.

– Будете ждать? – спросил ее Розанов.

Полинька как бы не слыхала этого и продолжала укладываться.

Прошла неделя. Розанов получил из Петербурга два письма, а из больницы отпуск. В этот же день, вечером, он спросил у девушки свой чемоданчик и начал собственноручно укладываться.

Ольга Александровна часу во втором ночи отворила дверь в его комнату и сказала:

– Вы бы позаботились о ребенке.

– Как прикажете позаботиться? – спросил ее Розанов, убирая свои бумаги.

– Вас ведь правительство заставит о нем заботиться.

– Да я не отказываюсь и без правительства.

– Я вашим словам не верю.

– Ну вот вам бумага.

– Что это? – спросила Ольга Александровна, принимая поданный ей мужем лист.

– Мое обязательство выдавать вам ежегодное вспоможение.

– Это мне; а на ребенка?

– Я вам даю сколько в силах. Вы сами очень хорошо знаете, что я более не могу.

– Не пьянствуйте с метресками, так будете в силах дать более.

Розанов промолчал.

– Вас заставит правительство, – задорно продолжала Ольга Александровна.

– Пусть заставляет.

– Я знаю закон.

– Вам же лучше.

– У вас будут вычитать из жалованья.

– Пусть вычитают: сто рублей получите.

– Чту сто рублей! Не храбритесь, батюшка, и все возьмут. Я все опишу. Найдутся такие люди, что опишут, какое вы золото.

Розанов опять ничего не ответил.

Ольге Александровне надоело стоять, и она повернулась, говоря:

– Я завтра еще покажу эту бумагу маркизе, а от вас всякой подлости ожидаю.

– Показывайте хоть черту, – сказал Розанов и запер за женою дверь на ключ.

– Мерзавец! – послышалось ему из-за двери.

Отбирая бумаги, которые намеревался взять с собою, Розанов вынул из стола свою диссертацию, посмотрел на нее, прочел несколько страниц и, вздохнув, положил ее на прежнее место. На эту диссертацию легла лаконическая печатная программа диспута Лобачевского; потом должен был лечь какой-то литографированный листок, но доктор, пробежав его, поморщился, разорвал бумажку в клочки и с негодованием бросил эти кусочки в печку.

«До чего ты, жизнь моя, довела меня, домыкала!» – подумал он и, задвинув столовые ящики, лег уснуть до утра.

Перед отъездом доктору таки выпала нелегкая минутка: с дитятею ему тяжело было проститься; смущало оно его своими невинными речами.

– Ты ведь скоро вернешься, папочка?

– Скоро, дружок мой, – отвечал доктор.

– Мне скучно будет без тебя, – лепетал ребенок.

– Ну поедем со мной, – пошутил доктор.

– Мне будет без мамы скучно.

– Ну как же быть?

– Я хочу, чтоб вы были вместе. Я и тебя люблю и маму.

– Люби, мой друг, маму, – отвечал доктор, поцеловав ребенка и берясь за свой саквояж.

– А ты приедешь к нам?

– Приеду, приеду.

Ольга Александровна не прощалась с мужем.

Он ее только спросил:

– Вы более не сомневаетесь в моем обязательстве?

– Маркиза покажет его юристам, – отвечала madame Розанова.

– А! Это прекрасно, – отвечал доктор и уехал на железную дорогу в сопровождении Юстина Помады.

– Что ж ты думаешь, Дмитрий? – спросил его дорогою Помада.

– Ничего я, брат, не думаю, – отвечал Розанов.

– Ну, а так-таки?

– Так-таки ничего и не думаю.

– Разойдитесь вы, наконец.

– Мы уж разошлись, – отвечал Розанов.

– А как она опять приедет?

– А ты ее не пускай.

– А я как ее не пущу?

– А я как?

– Ну, и что ж это будет?

– А черт его знает, что будет.

– Пропадешь ты, брат, совсем.

– Ну, это еще старуха надвое ворожила, – процедил сквозь зубы доктор.

Так они и расстались.

Розанов, выехав из Москвы, сверх всякого ожидания был в таком хорошем расположении духа всю дорогу до Петербурга, что этого расположения из него не выколотил даже переезд от Московского вокзала до Калинкина моста, где жил Лобачевский.

Лобачевского Розанов не застал дома, сложил у него свои вещи и улетучился.

Проснувшись утром, Лобачевский никак не мог понять, где бы это запропастился Розанов, а Розанов не мог сказать правды, где он был до утра.

Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему хорошую работу в одном из специальных изданий, – обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своем мире. Розанов прямо становился на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.

Все это обделалось в три или четыре дня, и Розанов мог бы свободно возвращаться для окончательного расчета с Москвою, но он медлил.

Отчего ж ему было и не помедлить?.. В первое же утро после его приезда Полинька так хорошо пустое вы сердечным ты ему, обмолвясь, заменила.

– У вас, Розанов, верно, есть здесь романчик? – шутил над ним Лобачевский.

– Ну, с какой стати?

– Да уж так: вы ведь ни на шаг без жизненных прикрас.

– А мы лучше о вас поговорим.

– Да обо мне чту говорить.

– Хорошо вам?

– Ничего. – Мне кафедру предлагают.

– А вы что ж?

– А я не беру.

– Это отчего?

– Что ж в кафедре? На кафедре всякий свое дело делает, а я тут под рукой институтец заведу. Тут просвещенные монголы мне в этом деле помогают.

– Это опять о женщинах.

154