Некуда - Страница 172

172

– Не совсем чужой… – тихо произнесла Ступина.

– А, вы так смотрите! Ну, так считайтесь: подавайте просьбу; а по-моему, лучше ничьего содействия и ничьего вмешательства.

– Все это уладится гораздо умнее и справедливее, – тихо заметил Белоярцев.

– Да, должно быть, что уладится, – с легкой иронией отвечала Ступина и, встав из-за стола, вышла из залы.

– А эта барыня ненадежна, – проговорила по уходе Ступиной Бертольди. – Не понимаю, зачем она с нами сошлась.

– Да-с, оказывается, что нам нужно много подумать о том, кто с нами сходится и с кем нам сходиться. Я вот по этому именно поводу и хотел сегодня попросить вас посоветоваться.

Белоярцев откашлянулся и сел за стол на табуретку.

– Как бы обдуманным ни казалось всякое новое дело, а всегда выходит, что что-нибудь не додумано и забыто, – начал он своим бархатным баском. – Мы решили, как нам жить и как расширять свое дело, а вот сегодняшний случай показал, что это далеко не все. Сегодня вот у Лизаветы Егоровны был гость.

Лиза подняла свою головку от книги.

– Это показывает, что у каждого из нас, кроме гостей, известных нашему союзу, могут быть свои, особые, прежние знакомые, и эти знакомые, чуждые по своему направлению стремлениям нашей ассоциации, могут нас посещать: не здесь, – не так ли? – Рождается отсюда вопрос: как мы должны вести себя в отношении к таким гостям?

– Я думаю, как кому угодно, – отвечала Лиза.

– Я хотел сказать: принимать их или нет?

– Я своих буду принимать.

– Да; но позвольте, Лизавета Егоровна: ведь это дело общее. Ведь вы же мне делали выговор за мнимое самоволие.

– Это совсем другое дело: вы делали выбор, зависевший ото всех, а я распоряжаюсь сама собою. Мои гости касаются меня.

– Нет, позвольте: каждый входящий в дом ассоциации касается всех.

– Я не понимаю такой зависимости, – отвечала Лиза.

– Не зависимости, а безопасности, Лизавета Егоровна. Нас могут предать.

– Кому?

– Правительству.

– А мы что делаем правительству? Разве у нас заговор, – или прокламации печатаются?

– Да, положим, что не заговор и не прокламации, а все же мы не друзья существующего порядка, и нам могут помешать, могут расстроить наше дело.

Лиза подумала и сказала:

– Ну, хорошо, это будет видно.

– Так отложим это, – отвечал Белоярцев, – и обратимся к другому не менее важному вопросу. Нас должно быть четырнадцать членов, а теперь нас здесь пока всего шестеро, если прислугу не считать нашими сочленами, так как вопрос о ней до сих пор еще не совсем решен. Остальные наши члены должны перейти к нам на этих же днях. Большая часть этих членов должны присоединиться к нам вместе с Васильем Ивановичем Райнером, с которым они живут теперь. Обстоятельство, по поводу которого я заговорил о гостях, дает мне мысль заявить вам: не найдете ли нужным несколько поотложить переход Райнера и его товарищей в дом ассоциации? Конечно, нам от этого будет несколько тяжелее на один месяц, но зато мы себя оградим от больших опасностей. Райнер – человек, за которым смотрят.

– Ах! нет, возьмемте Райнера: он такой хороший человек, – вмешалась вошедшая Ступина.

– Хороший, Анна Львовна, да только все-таки лучше подождемте. Он может здесь бывать, но не жить пока … понимаете, пока мы не окрепли. А тогда всех, и его и всех, кто у него живет, всех примем. До тех пор вот Грабилину уступим три комнаты: он один может платить за три.

– Да Грабилин что же за член нашей ассоциации?

– Да так, пока.

– Смешно, – сказала, вставая, Лиза. – Розанова принимать опасно; Райнера опасно пустить жить, а принимать можно; людей, которые живут у Райнера, тоже нельзя пустить жить с нами, тогда как на них рассчитывали при устройстве этого жилья, а какого-то Грабилина, у которого, только деньги заняли, надо пускать, чтобы комнаты не гуляли! Какое же это социальное общежительство!

Это выходят chambres garnis Белоярцева с компаниею – и только.

– Ах, Лизавета Егоровна, как вы странно иногда понимаете простые вещи! – воскликнул Белоярцев.

– Да-с, я их понимаю.

– Вот вы еще и сердитесь.

– Вам неприятно видеть Розанова, потому что он напоминает вам ваше прошлое и неловко уколол вас вашим бывшим художественным направлением.

Белоярцев сделал недоумевающую мину.

– Райнер, – продолжала Лиза, – представляет нам вашу совесть.

– Лизавета Егоровна! – позвольте, однако, если я человек с плохою совестью, то я…

– Позвольте, я знаю, что вы художник, можете сыграть всякую роль, но я вам говорю, что вы хитрите и с первого же дня оттираете людей, которые могут вам мешать.

– В чем-с, смею спросить?

– Рисоваться.

– Я стараюсь не обижаться и поставлю вам на вид, что я не одного Райнера прошу повременить, а всю его компанию. Неужели же я всех боюсь?

– Конечно. Вы их знали, пока они были вам нужны, а теперь… вы братоваться с ними не хотите. Вам нравится первая роль.

– Вот и начало! – грустно произнес Белоярцев.

– Да, скверное начало: старайтесь поправить, – произнесла Лиза и, поклонившись всем, пошла к дверям коридора.

– Ну, характерец, – сказала ей вслед Бертольди.

Белоярцев покачал головой, другие не сказали ни слова.

«Выгнать ее или все бросить, – другого спасенья нет», – подумал Белоярцев и, подойдя к окну, с неудовольствием крикнул:

– Чей это образ тут на виду стоит?

– Моя, сударь, моя икона, – отозвалась вошедшая за Лизиным платком Абрамовна.

– Так уберите ее, – нервно отвечал Белоярцев.

Няня молча подошла к окну, перекрестясь взяла икону и, вынося ее из залы, вполголоса произнесла:

172