Некуда - Страница 210

210

На кондитера же редактор Папошников точно смахивал как нельзя более и особенно теперь, когда он вышел к ожидавшим его пяти особам.

– Извините, господа, – начал он, раскланиваясь. – Я не хотел отменить приемного дня, чтобы не заставить кого-нибудь пройтись понапрасну, а у меня болен ребенок; целую ночь не спали, и вот я получасом замешкался.

– Чем могу служить? – обратился он прежде всех к Лизе.

– Я ищу переводной работы, – отвечала она спокойно.

Папошников задумался, посмотрел на Лизу своими умными глазами, придававшими доброе выражение его некрасивому, но симпатичному лицу, и попросил Лизу подождать, пока он кончит с другими ожидающими его особами.

Лиза опять села на кресло, на котором ожидала выхода Папошникова.

– Я пришел за решительным ответом о моих работах, – приступил к редактору суровый старик. – Меня зовут Жерлицын; я доставил две работы: экономическую статью и повесть.

– Помню-с, – отвечал Папошников. – «Экономическая статья о коммерческих двигателях»?

– Да.

– Она для нас неудобна.

– Почему?

– Неудобна; не отвечает направлению нашего журнала.

– А у вас какое же есть направление?

Папошников посмотрел на него и отвечал:

– Я вам ее сейчас возвращу: она у меня на столе.

– Ну-с, а повесть?

– Повесть я не успел прочесть: потрудитесь наведаться на той неделе.

– Мне мое время дорого, – отвечал Жерлицын.

– И мне тоже, – сухо произнес редактор.

– Так отчего же вы не прочитали, повесть у вас целую неделю пролежала?

– Оттого, что не имел времени, оттого, что много занятий. У меня не одна ваша рукопись, и вам, вероятно, известно, что рукописи в редакциях зачастую остаются по целым месяцам, а не по неделям.

– Имейте помощников.

– Имею, – спокойно отвечал Папошников.

– Сидите по ночам. У меня, когда я буду редактором, все в одну ночь будет очищаться.

Папошников ушел в кабинет и, возвратясь оттуда с экономическою статьею Жерлицына, подал ее автору.

Старик положил статью на стол, закурил папиросу и начал считать листы рукописи.

– Вы что прикажете? – отнесся Папошников к блондину.

– Рассказ «Роды» прочтен или нет еще?

– Прочтен-с давно.

– И когда вы его напечатаете?

Папошников погладил усы и, глядя в глаза блондину, тихо проговорил:

– И его нельзя печатать.

– Отчего-с?

Блондин беспокойно защипал бородку.

– Помилуйте, такие сцены.

– Там невежество крестьян выставляется.

– Да не в том, а что ж это: все это до голой подробности, как в курсе акушерства, рассказывается…

– Да ведь это все так бывает!

– Помилуйте, да мало ли чего на свете не бывает, нельзя же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в семействах, где есть и женщины, и девушки, нельзя же нимало не щадить их стыдливости.

– Будто оне, вы думаете, не понимают! Оне все лучше нас с вами всё знают.

– Да извольте, я и это вам уступлю, но пощадите же их уши, дайте что-нибудь приличию, пожалейте эстетический вкус.

– Нужно развивать вкус не эстетический, а гражданский.

Папошников добродушно рассмеялся и, тронув блондина за руку, сказал:

– Ну разве можно описывать, как ребенок, сидя на полу, невежливо ведет себя, пока мать разрядится? Ну что же тут художественного и что тут гражданского?

– Правда обстановки, – отстаивал блондин.

Редактор засмеялся.

– А п-п-позвольте узнать, – вскрикнул из-за стола Жерлицын, перелистовавший свою рукопись, – что же, тут в моей статье разве содержится что-нибудь против нравственности?

– Нет-с, – отвечал Папошников.

– Ну, против религии?

– Тоже нет-с.

– Ну, против вашей эстетики?

– Нет-с.

– Так против чего же?

– Против здравого смысла.

– А-а! Это другое дело, – протянул Жерлицын и, закурив новую папиросу, стал опять перелистывать рукопись, проверяя ее со стороны здравого смысла.

Папошников вынес блондину его рассказ и обратился к таперу.

– Повесть госпожи Жбановой?

– Будет напечатана, – отвечал редактор.

– Будет! в таком случае когда деньги?

– По напечатании-с.

– Она просит половину вперед.

– Она этого не пишет.

– Она мне пишет; я ее муж, и она мне поручила получать деньги.

– Нет-с, она просила деньги выслать ей за границу, и оне так будут высланы, как она просила.

– Ну это и я ведь могу сделать; я здесь служу, можете обо мне узнать в придворной конторе, – с обиженным лицом резонировал тапер.

– Ну так я скажу вам, что это уж сделано.

– Тогда не о чем и толковать по-пустому.

Тапер встал и, разваливаясь, ушел, никому не поклонившись.

– Я, – залебезил блондинчик, – думал вам, Савелий Савельич, предложить вот что: так как, знаете, я служу при женском учебном заведении и могу близко наблюдать женский вопрос, то я мог бы открыть у вас ряд статей по женскому вопросу.

– Ц! нет-с, – отвечал, отмахиваясь руками, редактор.

– Отчего же?

– Не читают-с, прокисло, надоело.

– Но я могу с другой стороны, не с отрицательной.

– С какой хотите, все равно.

– Да, а вы с какой хотите?

– Нет, уж бог с ними. Барыням самим это прискучило.

– П-п-п-пааазвольте-с! – крикнул опять все сидящий за столом Жерлицын, дочитав скороговоркою во второй раз свою рукопись. – Вы у Жбановой повесть купили?

– Купил-с.

– И напечатаете ее?

– И напечатаю.

– А эта госпожа Жбанова ни больше ни меньше как совершеннейший стервец.

Редактор слегка надвинул брови и заметил Жерлицыну, что он довольно странно выражается о женщине.

– Нет-с, я выражаюсь верно, – отвечал тот. – Я читал ее повести, – бездарнейший стервец и только, а вы вот ею потчуете наших читателей; грузите ее вместо балласта.

210