Некуда - Страница 25

К оглавлению

– Что, Лизанька?

– Боюсь домой ехать.

Смотритель улыбнулся.

– Право! – продолжала Лиза. – Вы не можете себе представить, как мне становится чего-то страшно и неловко.

– Полноте, Лизочка, – я отпущу с вами Женни, и ничего не будет, ни слова никто не скажет.

– Да я не этого и боюсь, Петр Лукич, а как-то это все не то, что я себе воображала, что я думала встретить дома.

– Это вы, дитя мое, не осмотрелись с нами и больше ничего.

– Нет, в том-то и дело, что я с вами– то совсем осмотрелась, у вас мне так нравится, а дома все как-то так странно – и суетливо будто и мертво. Вообще странно.

– Потому и странно, что не привыкли.

– А как совсем не привыкну, Петр Лукич?

Смотритель опять улыбнулся и, махнув рукою, проговорил:

– Полноте сочинять, друг мой! – Как в родной семье не привыкнуть.

Тотчас после чаю Женни и Лиза в легких соломенных шляпках впорхнули в комнату Гловацкого, расцеловали старика и поехали в Мерево на смотрительских дрожках.

Был десятый час утра, день стоял прекрасный, теплый и безоблачный; дорога до Мерева шла почти сплошным дубнячком.

Девушки встали с дрожек и без малого почти все семь верст прошли пешком. Свежее, теплое утро и ходьба прекрасно отразились на расположении их духа и на их молодых, свежих лицах, горевших румянцем усталости.

Перед околицей Мерева они оправили друг на друге платья, сели опять на дрожки и в самом веселом настроении подъехали к высокому крыльцу бахаревского дома.

– Встали наши? – торопливо спросила, взбегая на крыльцо, Лиза у встретившего ее лакея.

– Барин вставши давно-с, чай в зале кушает, а барышни еще не выходили, – отвечал лакей.

Егор Николаевич один сидел в зале за самоваром и пил чай из большого красного стакана, над которым носились густые клубы табачного дыма.

Заслышав по зале легкий шорох женского платья, Бахарев быстро повернулся на стуле и, не выпуская из руки стакана, другою рукою погрозил подходившей к нему Лизе.

– Шалуха, шалуха, что ты наделала! – говорил он с добродушным упреком.

– Что, папочка?

– Я хотел было за тобою ночью посылать, да так уж… Как таки можно?

– Что ж такое, папа! Было так хорошо, мне хотелось повидаться с Женею, я и поехала. Я думала, что успею скоро возвратиться, так что никто и не заметит. Ну виновата, ну простите, что ж теперь делать?

– То-то, что делать? – Шалунья! Я на тебя и не сержусь, а вон смотри-ка, чту с матерью.

– Что с мамашей? – тревожно спросила девушка.

– Она совсем в постель слегла.

– Боже мой! я побегу к ней. Побудь здесь пока, Женни, с папой.

– Ни-ни-ни! – остановил ее Бахарев. – У нее целую ночь были истерики, и она только перед утром глаза сомкнула, не ходи к ней, не буди ее, пусть успокоится.

– Ну, я пройду к сестрам.

– Они тоже обе не спали. Садитесь-ка, вот пейте пока чай, Бог даст все обойдется. Только другой раз не пугай так мать.

За дверями гостиной послышались легкие шаги, и в залу вошла Зинаида Егоровна. Она была в белом утреннем пеньюаре, и ее роскошная, густая коса красиво покоилась в синелевой сетке, а всегда бледное, болезненно прозрачное лицо казалось еще бледнее и прозрачнее от лежавшего на нем следа бессонной ночи. Зинаида Егоровна была очень эффектна: точно средневековая, рыцарственная дама, мечтающая о своем далеком рыцаре.

Тихой, ровной поступью подошла она к отцу, спокойно поцеловала его руку и спокойно подставила ему для поцелуя свой мраморный лоб.

– Что, Зинушка, с матерью? – спросил старик.

– Маме лучше, она успокоилась и с семи часов заснула. Здравствуйте, Женни! – добавила Зина, обращаясь к Гловацкой и протягивая ей руку. – Здравствуй, Лиза.

– Здравствуй, Зина.

– Позвольте, папа, – проговорила Зинаида Егоровна, взявшись за спинку отцовского стула, и села за самовар.

– Чего ты такая бледная сегодня, Зиночка? – с участием осведомилась Лиза.

– Не спала ночь, – мне это всегда очень вредно.

– Отчего ты не спала?

– Нельзя же всем оставить мать.

Лиза покраснела и закусила губку. Все замолчали.

Женни чувствовала, что здесь в самом деле как-то тяжело дышится.

Коридором вошла в залу Софи. Она не была бледна, как Зина, но тоже казалась несколько утомленною.

Лиза заметила это, но уже ни о чем не спросила сестру.

Софи поцеловала отца, потом сестер, потом с некоторым видом старшинства поцеловала в лоб Женни и попросила себе чаю.

– Весело тебе было вчера? – спросила она Лизу, выпив первую чашку.

– Да, очень весело, – несколько нерешительно отвечала Лиза.

И опять все замолчали.

– Что ваш папа делает, Женни? – протянула Зинаида Егоровна.

– Он все в своем кабинете: ведомости какие-то составляет в дирекцию.

– А вы же чем занимались все это время?

– Я? Пока еще ничем.

– Она хозяйничает; у нее все так хорошо, так тихо, что не вышел бы из дома, – сочла нужным сказать Лиза.

– А! это прекрасно, – опять протянула Зинаида Егоровна, и опять все замолчали.

«В самом деле, как здесь скучно!» – подумала Женни, поправив бретели своего платья, и стала смотреть в открытое окно, из которого было видно колосистое поле буревшей ржи.

– Здравствуй, красавица! – проговорила за плечами у Женни старуха Абрамовна, вошедшая с подносом, на котором стояла высокая чайная чашка, раскрашенная синим с золотом.

– Здравствуй, нянечка! – воскликнула с восторгом Женни и, обняв старуху, несколько раз ее поцеловала.

– А ты, проказница, заехала, да и горя тебе мало, – с ласковым упреком заметила Лизе Абрамовна, пока Зина наливала чай в матушкину чашку.

– Ах, полно, няня!