Ей тоже было нестерпимо скучно.
Бахаревское Мерево, переехав в Москву, осталось тем же Меревом. Только дворне да Софи стало повеселее: у них общество поприбыло и разговоров поприбавилось, а Егору Николаевичу, Ольге Сергеевне и Лизе все было то же. Егор Николаевич даже еще более скучал в Москве, чем в своем городе или в Мереве. Он не сделался ни членом, ни постоянным гостем никакого клуба, а сидел почти безвыходно дома и беседовал только с Богатыревым, который заходил к нему по субботам и воскресеньям. Ольга Сергеевна обменяла мать-попадью на странницу Елену Лукьяновну; Софи женихалась и выезжала с Варварою Ивановною, которая для выездов была сто раз удобнее Ольги Сергеевны, а Лиза… она опять читать начала и читала.
Зато ей и был ниспослан старый сюрприз: она ослепла.
Хуже этой муки Лизе трудно было изобрести; исчезло последнее утешение – нельзя было читать.
Сидит она, сидит в своей комнате, заставляя горничную читать чуть не по складам, бросит и сама возьмется; прочитает полчаса, глаза болят, она и сойдет вниз.
А внизу, в трех парадных, вечно пустых комнатах, тоже тошно. Лиза пойдет в столовую и видит Елену Лукьяновну и слушает все один разговор Елены Лукьяновны о волшебстве да о чудах.
– Чудо, мать моя, – говорит Елена Лукьяновна: – в Казанской губернии разбойник объявился. Объявился и стал он народ смущать. «Идите, говорит, я поведу в златые обители». Стали его расстригивать, а он под землю. Как только офицер по-своему скомандовал, а он под землю.
– Все влашебство, – говорила Елена Лукьяновна. – Мужик был и на дух хаживал, а тут его расстригнули, а он под землю. Офицер: «пали», а он под землю.
Ольга Сергеевна удивляется.
– Теперь, – продолжает Елена Лукьяновна, – теперь два отрока сидели в темнице, в подводной, не забудь ты, темнице.
Слышит Лиза, как рассказчица сахарочку откусила.
– Ну и сидели, и отлично они сидели. Крепость подводная со всех сторон; никуда им выйти невозможно.
– Да! – говорит Ольга Сергеевна.
– Все отлично, так что же, ты думаешь, выдумали? «Дайте, – говорят начальнику своему, – дайте нам свечечки кусочек». Доложили сейчас генералу, генерал и спрашивает: «На что вам свечечки кусочек?»
– Это в подводной крепости? – спрашивает Ольга Сергеевна.
– Там, – отвечает странница. – «Священную Библию, говорят, почитать». Ведь, разумей, что выдумать надо было. Ну и дали. Утром приходят, а они ушли.
– Ушли?
– Ушли.
– Как же так?
– Так под водою и прошли.
– С огарочком?
– Так с огарочком и прошли.
Слушает все это Лиза равнодушно; все ей скучнее и скучнее становится.
«Где же эти люди? – спрашивает она нередко себя. – Что это за Бертольди такая еще? что это за чудовище? – думает Лиза. – Верно, это лицо смелое и оригинальное».
А тут Елена Лукьяновна сидит, да и рассказывает:
– Ну уж, мать, был киятер. Были мы в Суконных банях. Вспарились, сели в передбанник, да и говорим: «Как его солдаты-то из ружьев расстригнули, а он под землю». Странница одна и говорит: «Он, говорит, опять по земле ходит». – «Как, говорим, по земле ходит?» – «Ходит», говорит. А тут бабочка одна в баню пошла, да как, мать моя, выскочит оттуда, да как гаркнет без ума без разума: «Мужик в бане». Глянули, неправда он. Так и стоит так, то есть так и стоит.
– Боже мой! – простонала Ольга Сергеевна.
– Да. Как женщины увидали, сичас вразброд. Банчик сичас ворота. Мы под ворота. Ну, опять нас загнали, – трясемся. «Чего, говорит, спужались?» Говорим: «Влашебник ходит». Глядим, а она женскую рубашку одевает в предбаннике. Ну, барышня вышла. Вот греха-то набрались! Смерть. Ей-богу, смерть что было: стриженая, ловкая, как есть мужчина, Бертолева барышня называется.
– Зная мерзавка, – замечала Ольга Сергеевна.
– Стриженая.
– Фуй.
Лиза гуляла. Был одиннадцатый час очень погожего и довольно теплого дня.
Лиза обошла Патриаршие пруды и хотела уже идти домой, как из ворот одного деревянного дома вышла молодая девушка в драповом бурнусе и черном атласном капоре, из-под которого спереди выглядывали клочки подстриженных в кружок золотистых волос.
Девушка шла довольно скоро, несколько вразвал. В руках у нее были две книги, пачка папиросных гильз, стклянка с бесцветной жидкостью.
Поравнявшись с Лизой, девушка хотела ее обойти, но поскользнулась, уронила папиросные гильзы и стклянку, которая тотчас же разбилась и пролилась.
Лиза инстинктивно нагнулась, чтобы поднять разбитую стклянку и гильзы.
– Не трогайте, – спокойно произнесла тонким дискантом девица.
– Я хотела поднять ваши гильзы.
– Нет, это уж ни на что не годится. Они облиты едким веществом, их теперь нельзя набивать. Какая досада! – окончила девушка, отряхивая марселиновую юбку. – Это все прогорит теперь, – продолжала она, указывая на брызги.
– Что ж это было в этой стклянке?
– Это была кислота для опытов.
– Скажите, пожалуйста, вы не mademoiselle Бертольди? – спросила, несколько конфузясь, Лиза.
– Допустим-с, что это так.
– Я слыхала о вас.
– Бранят меня?
– Да… некоторые.
– А вас как зовут?
– Бахарева, – отвечала Лиза.
– Слыхала, Бычков говорил о вас. Вы где живете?
– Я далеко.
– Зачем же вы идете сюда на Бронную? А впрочем, я не знаю, зачем я об этом вас спрашиваю.
– Я гуляю, – отвечала Лиза.
– Вы работаете над чем-нибудь?
Лиза затруднилась ответом.
– Я читаю, – отвечала она.
– Я теперь работаю над Прудоном. Он часто завирается, и над ним надо работать да работать, а то сейчас загородит вздор. Вы знакомы с Пру доном?