Некуда - Страница 196

К оглавлению

196

– Какую вы новую мысль дали мне о польском движении! Я его никогда так не рассматривал, и, признаюсь, его так никто не рассматривает.

Коллежский советник улыбнулся, проговорил:

– Что ж нам делать! – и простился с Райнером.

Петровского, как только он вышел на улицу, встретил молодой человек, которому коллежский советник отдал свой бумажник с номинациею и другими бумагами. Тут же они обменялись несколькими словами и пошли в разные стороны. У первого угла Петровский взял извозчика и велел ехать в немецкий клуб.

Глава шестнадцатая
Неожиданный оборот

Агата осталась в Петербурге. С помощью денег, полученных ею в запечатанном конверте через человека, который встретил се на улице и скрылся прежде, чем она успела сломать печать, бедная девушка наняла себе уютную каморочку у бабушки-голландки и жила, совершенно пропав для всего света.

Она ждала времени своего разрешения и старалась всячески гнать от себя всякую мысль о будущем. Райнер пытался отыскать ее, чтобы по крайней мере утешить обещанием достать работу, но Агата спряталась так тщательно, что поиски Райнера остались напрасными.

В Доме Согласия все шло по-прежнему, только Белоярцев все более заявлял себя доступным миру и мирянам.

В один вечер, занимаясь набивкою чучела зайца, которого застрелила какая-то его знакомая мирянка, он даже выразил насчет утилитарности такое мнение, что «полезно все то, что никому не вредно и может доставлять удовольствие». – Тут же он как-то припомнил несколько знакомых и, между прочим, сказал:

– Вот и Райнер выздоровел, везде бывает, а к нам и глаз не кажет. – А я полагаю, что теперь мы бы без всякого риска могли предложить ему жить с нами.

Мысль эта была выражена Белоярцевым ввиду совершенного истощения занятого фонда: Белоярцев давненько начал подумывать, как бы сложить некоторые неприятные обязанности на чужие плечи, и плечи Райнера представлялись ему весьма удобными для этой перекладки.

Женщины и самый Прорвич удивительно обрадовались мысли, выраженной Белоярцевым насчет Райнера, и пристали к Лизе, чтобы она немедленно же уговорила его переходить в Дом. Просьба эта отвечала личным желаниям Лизы, и она на нее дала свое согласие.

– Пойдет ли только теперь к нам Райнер? – усомнилась Ступина. – Он, верно, обижен.

Но это сомнение было опровергнуто всеми.

– Райнер не такой человек, чтобы подчиняться личностям, – утвердила Лиза, приставая к голосам, не разделявшим опасений Ступиной.

На другой день Лиза поехала к Вязмитиновой.

Лиза вообще в последнее время редкий день не бывала у Женни, где собирались все известные нам лица: Полинька, Розанов, Райнер и Лиза. Здесь они проводили время довольно не скучно и вовсе не обращали внимания на являвшегося букою Николая Степановича.

К великому удивлению Лизы, полагавшей, что она знает Райнера, как самое себя, он, выслушав ее рассказ о предложении, сделанном вчера Белоярцевым, только насмешливо улыбнулся.

– Что значит эта острая гримаса? – спросила его недовольная Лиза.

– То, что господин Белоярцев очень плохо меня понимает.

– И что же дальше?

– Дальше очень просто: я не стану жить с ним.

– Можно полюбопытствовать, почему?

– Потому, Лизавета Егоровна, что он в моих глазах человек вовсе негодный для такого дела, за которым некогда собирались мы.

– То есть собирались и вы?

– Да, и я, и вы, и многие другие. Женщины в особенности.

– Так вы в некоторых верите же?

– Верю, Я верю в себя, в вас. В вас я очень верю, верю и в других, особенно в женщин. Их самая пылкость и увлечение говорит если не за их твердость, то за их чистосердечность. А такие господа, как Красин, как Белоярцев, как множество им подобных… Помилуйте, разве с такими людьми можно куда-нибудь идти!

– Некуда?

– Совершенно некуда.

– Так что же, по-вашему, теперь: бросить дело?

Райнер пожал плечами.

– Это как-то мало походит на все то, что вы говорили мне во время вашей болезни.

– Я ничего не делаю, Лизавета Егоровна, без причины. Дело это, как вы его называете, выходит вовсе не дело. По милости всякого шутовства и лжи оно сделалось общим посмешищем.

– Так спасайте его!

Райнер опять пожал плечами и сказал:

– Испорченного вконец нельзя исправить, Лизавета Егоровна. Я вам говорю, что при внутренней безладице всего, что у вас делается, вас преследует всеобщая насмешка. Это погибель.

– Ничтожная людская насмешка!

– Насмешка не ничтожна, если она основательна.

– Мне кажется, что все это родится в вашем воображении, – сказала, постояв молча, Лиза.

– Нет, к несчастию, не в моем воображении. Вы, Лизавета Егоровна, далеко не знаете всего, что очень многим давно известно.

– Что же, по-вашему, нужно делать? – спросила Лиза опять после долгой паузы.

– Я не знаю. Если есть средства начинать снова на иных, простых началах, так начинать. – Когда я говорил с вами больной, я именно это разумел.

– Ну, начинайте.

– Средств нет, Лизавета Егоровна. Нужны люди и нужны деньги, а у нас ни того, ни другого.

– Так кликом земля русская и сошлась для нас!

– Мы, Лизавета Егоровна, русской земли не знаем, и она нас не знает. Может быть, на ней есть и всякие люди, да с нами нет таких, какие нам нужны.

– Вы же сами признаете искренность за нашими женщинами.

– Да средств, средств нет, Лизавета Егоровна! Ничего начинать вновь при таких обстоятельствах невозможно.

– И вы решились все оставить?

– Не я, а само дело показывает вам, что вы должны его оставить.

– И жить по-старому?

– И эту историю тянуть дальше невозможно. Все это неминуемо должно будет рассыпаться само собою при таких учредителях.

196