Некуда - Страница 200

К оглавлению

200

– Я тебе расскажу, все расскажу после, – пролепетала Женни и, быстро вскочив, взяла Райнера за руку.

– Куда? страмовщица: опомнись! – остановила ее старуха. – Только того и надо, чтобы на лестнице кто-нибудь встретил.

Старуха вырвала у Евгении Петровны свечу, махнула головою Райнеру и тихо вышла с ним из залы.

Женни осталась словно окаменелая; даже сильно бившееся до сих пор сердце ее не стучало.

Легкий звон ключа сказал ей, что няня с Райнером прошли залу и вышли на лестницу.

Женни вздрогнула и опять упала на колени.

Абрамовна с Райнером так же тихо и неслышно дошли по лестнице до дверей парадного подъезда. Старуха отперла своим ключом дверь и, толкнув Райнера на улицу, закричала пронзительным старушечьим криком:

– Если не застанешь нашего доктора, беги к другому, да скорее беги-то, скорее; скажи, очень, мол, худо.

Райнер побежал бегом.

– Да ты бери извозчика! – крикнула вдогонку старуха и захлопнула двери.

Райнер взял первого извозчика и, виляя на нем из переулка в переулок, благополучно доехал до розановской квартиры.

Доктор ждал гостя. Он не обременял его никакими вопросами, помог ему хорошенько обриться; на счастье, Розанов умел стричь, он наскоро поправил Райнерову стрижку, дал ему теплые сапоги, шапку, немного белья и выпроводил на улицу часа за полтора до рассвета.

– Боже! за что я всех вас подвергаю такому риску, я, одинокий, никому не нужный человек, – говорил Райнер.

– Вы уходите скорей и подальше: это всего нужнее. Теперь уж раздумывать нечего, – отвечал Розанов.

Когда послышался щелк ключа в двери, которую запирала няня, Евгения Петровна вскочила с колен и остановилась перед поднятыми занавесками драпировки.

Старуха вошла в спальню, строгая и суровая.

– Няня! – позвала ее Евгения Петровна.

– Ну!

Евгения Петровна заплакала.

– Перестань, – сказала старуха.

– Ты… не думай, няня… Я клянусь тебе детьми, отцом клянусь, я ничего…

– Ложись, говорю тебе. Будто я не знаю, что ли, глупая ты!

Старуха поправила лампаду, вздохнула и пошла в свою комнату.

Райнера не стало в Петербурге.

Глава восемнадцатая
Землетрясение

Четвертые сутки Лизе не удалось просидеть в своей комнате.

Белоярцев в этот день не обедал дома и прискакал только в шесть часов. Он вошел, придавая своему лицу самый встревоженный и озабоченный вид.

– Все дома? – спросил он, пробегая в свою комнату.

– Все, – лениво ответила Бертольди.

– А Бахарева? – спросил он, снова выбежав в залу.

– Она в своей комнате.

– Зовите ее скорее сюда. У нас сегодня непременно будет полиция.

– Полиция! – воскликнуло разом несколько голосов.

– Да, да, да, уж когда я говорю, так это так. Сегодня ночью арестовали Райнера; квартира его опечатана, и все бумаги взяты.

Бертольди бросилась с этой новостью к Лизе.

– Нужно все сжечь, все, что может указать на наши сношения с Райнером, – говорил Белоярцев, оглядываясь на все стороны и соображая, что бы такое начать жечь.

Вошла Лиза. Она была бледна и едва держалась на ногах. Ее словно расшибло известие об аресте Райнера.

– У вас, Лизавета Егоровна, могут быть письма Райнера? – отнесся к ней Белоярцев.

– Есть, – отвечала Лиза.

– Их нужно немедленно уничтожить.

– Все пустые, обыкновенные письма: они не имеют никакого политического значения.

– Все-таки их нужно уничтожить: они могут служить указанием на его связь с нами.

Лиза встала и через пять минут возвратилась с пачкою записок.

– Сжигайте, – сказала она, положив их на стол.

Белоярцев развязал пачку и начал кидать письма по одному в пылающий камин.

Лиза молча глядела на вспыхивающую и берущуюся черным пеплом бумагу. В душе ее происходила ужасная мука. «Всех ты разогнала и растеряла», – шептало ей чувство, болезненно сжимавшее ее сердце.

– У вас еще есть что-нибудь? – осведомился Белоярцев.

– Ничего, – отвечала Лиза, и то же чувство опять словно с хохотом давнуло ее сердце и сказало: «да, у тебя больше нет ничего».

– Что же еще жечь? Давайте, чту жечь? – добивался Белоярцев.

Ступина принесла и бросила какие-то два письма, Каверина кинула в огонь свой давний дневник, Прорвич – составленный им лет шесть тому назад проект демократической республики, умещавшийся всего на шести писанных страничках. Одна Бертольди нашла у себя очень много материала, подлежащего сожжению. Она беспрестанно подносила Белоярцеву целые кипы и с торжеством говорила:

– Жгите.

Но, наконец, и ее запас горючего вещества иссяк.

– Давайте же? – спрашивал Белоярцев.

– Все, – ответила Бертольди.

Белоярцев встал и пошел в свою комнату. Долго он там возился и, наконец, вынес оттуда огромную груду бумаг. Бросив все это в камин, он раскопал кочережкою пепел и сказал:

– Ну, теперь милости просим.

Женщины сидели молча в весьма неприятном раздумье; скука была страшная.

– Да, – начал Белоярцев, – пока пожалуют дорогие гости, нам нужно условиться, что говорить. Надо сказать, что все мы родственники, и говорить это в одно слово. Вы, mademoiselle Бертольди, скажите, что вы жена Прорвича.

– Отлично, – отозвалась Бертольди.

– Вы назовитесь хоть моею женою, – продолжал он, относясь к Ступиной, – а вы, Лизавета Егоровна, скажите, что вы моя сестра.

– К чему же это?

– Так, чтобы замаскировать нашу ассоциацию.

– Это очень плохая маска: никто не поверит такой басне.

– Отчего же-с?

– Оттого, что если полиция идет, так уж она знает, куда идет, и, наконец, вместе жить и чужим людям никому не запрещено.

200